Еврейский форум "ЕФ". Иудаизм и евреи

Вход пользователя
Имя пользователя 
 
Пароль 
    Запомнить меня  
Post Info
TOPIC: История на исходе субботы


тех.поддержка ЕФ

ортодоксальный иудаизм

• [ЧаВо] Все вопросы
по работе ЕФ >>>


Статус: Offline
Сообщения: 1817
Дата:
История на исходе субботы
Постоянная ссылка   
 


Во времена Гаона в Вильне женились очень рано. Четырнадцатилетние молодые люди создавали собственную семью и к тридцати годам уже становились бабушками и дедушками. Причин для таких ранних браков было достаточно, и желающий их узнать может, немного порывшись в библиотеке, отыскать примерно с полдюжины разных объяснений, как вызывающих уважение, так и кажущихся сегодня несерьезными. 

Зельда вышла за Хаче, когда ей минуло тринадцать лет, и спустя девять месяцев после свадьбы родила первенца. Муж был старше ее на год, и семейная жизнь с самого начала была ему не по нутру. Он мечтал о каких-то островах в далеком море, притаскивал домой разноцветные перышки попугаев, часами перебирал иностранные монетки. Откуда у виленского мальчишки, воспитанного в хедере и с детства корпевшего над Талмудом, возникла тяга к дальним странствиям – никто не мог понять. Его отец и тесть, посовещавшись, решили, что это пройдет, а потому не стоит обращать внимания на проявления затянувшегося детства.

 Через полтора года, когда Зельда носила второго ребенка, Хаче исчез. Без письма, без объяснения или ссоры. Встал утром, потрепал жену по щеке, отправился в синагогу на утреннюю молитву и пропал, словно растворился в густом тумане виленского ноября. Никто не видел его выходящим за границы города, ни один балагула не нанимался его везти. В синагоге Хаче тоже не видели, скорее всего, он заранее сговорился с каким-нибудь купцом, спрятался на телеге и незаметно покинул город.

Прошел год, второй, третий, четвертый, прошло пятнадцать лет. Несчастная Зельда все эти годы жила соломенной вдовой, воспитывая двоих детей. На себя она махнула рукой, запрятав надежду на женское счастье в самый дальний ящик комода, где хранились фата и свадебное платье. И вот вдруг, внезапно, без всякого предупреждения, в Вильно явился ее муж, Хаче. Муж или не муж – разобрать невозможно. Исчез пятнадцатилетний юноша, почти мальчик, а вернулся взрослый мужчина, с бородой и начинающей пробиваться ранней сединой. 

Вел он себя очень уверенно – войдя в дом, поставил дорожную сумку на то место, куда всегда ставили дорожные сумки, отправился на кухню помыть руки именно в тот угол, где за занавеской скрывался умывальник – словом, всячески показывал свое знакомство с домашним укладом. Оторопевшая Зельда позвала отца, тот пришел с ее тестем – отцом Хаче, вскоре, вся в слезах, прибежала и его мать – и со всеми он вел себя уверенно и спокойно. 

Ни мать, ни отец, ни тесть не смогли однозначно опознать пришельца – вроде похож, ростом подходит, голос примерно тот – но не больше. А Хаче не скупился на подробности: вспоминал эпизоды из детства, называл имена мальчишек его двора. Он рассыпался в извинениях за свой побег, объясняя его детскими мечтами, утверждал, что заплатил высокую цену, столько лет скитаясь по чужбине. Без родных и близких, без любимой жены, влачил голодное, полное опасностей существование. Судя по его рассказам, он почти все эти годы провел в далеких морях, нанимаясь матросом на торговые корабли. Странствия не обогатили Хаче, он вернулся израненным и усталым и с одной лишь мыслью – обрести покой в родном доме, в кругу семьи.

Слезы блестели в его глазах, голос прерывался и дрожал, Хаче был настолько убедителен, что к концу вечера полностью всех очаровал. Прощаясь, мать поцеловала его, отец напомнил, когда собирается первый миньян, тесть пригласил завтра обсудить дела. 

Когда все улеглись, он шепотом рассказал Зельде о родинке на ее теле, имеющей форму полумесяца. Родинке, находящейся в таком месте, куда никто кроме мужа не мог заглянуть. Потом, глядя прямо в глаза, поведал о самых сокровенных подробностях их ночной жизни. Все было верно. 

– Ты чиста? – спросил он, пытаясь взять ее за руку. Зельда вырвала пальцы и отрицательно покачала головой.

– Я давно перестала отсчитывать дни и окунаться в микву. Не зачем и не для кого.

– Ну что ж, – спокойно произнес Хаче, – Начни отсчет. Столько лет я ждал этой минуты, подожду еще несколько дней.

Он уверенно направился в их супружескую спальню и уселся на своей кровати – по обычаю супруги спали раздельно. Хаче стал раздеваться. В его движениях сквозило бесстыдство, свойственное супругам, много лет прожившим вместе. Зельда поразилась – ее муж был скромным мальчиком, едва рисковавшим поднимать на нее глаза, когда она в ночной рубашке гасила свечу у изголовья. Хаче бросил одежду на стул, вытянулся на постели, помахал рукой Зельде, повернулся лицом к стене и заснул. Спал он спокойно, чуть посапывая носом.

Зельда смогла раздеться только после того, как убедилась, что пришелец спит. Она не могла называть его по имени, что-то останавливало, мешало. 

– Хаче или не Хаче? – думала она, глядя в потолок. – Разум подсказывал, что это муж, ведь никто иной не мог знать всех подробностей устройства дома, не говоря уже о родинке и прочих, абсолютно интимных подробностях. Но сердце, сердце настороженно вздрагивало, не желая принимать этого мужчину.

Ночью Зельда проснулась от храпа. Пришелец лежал на спине и выводил носом рулады.

– Это не Хаче, – с холодной ясностью сказала она себе. 

Утром, отправив детей в хедер, Зельда поспешила к матери.

– Отец только что вернулся из синагоги, – удивилась та. – Хаче пошел домой завтракать. Ты оставила мужа на улице?

– Это не муж, – сказала Зельда. – Я не знаю, как доказать, но это не муж.

Раввин, выслушав рассказ Зельды, только вздохнул.

– Тяжелый случай. Свидетелей нет, доказать, что этот человек – самозванец, невозможно – он слишком хорошо знаком с прошлым Хаче, его домом и его женой. Сегодня вечером я буду у Гаона и попробую спросить его совета. А вы пока ведите себя с ним так, словно признали его за настоящего Хаче.

Вечером к отцу Зельды пришел габай синагоги и попросил его срочно зайти к раввину.

– Гаон просил передать, – сказал раввин, не скрывая волнения, – чтобы вы расспросили этого человека о подробностях первой субботы после его свадьбы. Какую недельную главу читали в ту субботу, где вы с ним сидели в синагоге, о чем говорил раввин в поздравительной речи на общем кидуше, кто читал кидуш. Вы-то сами помните это?

– Еще бы, – удивился отец. – Такое не забудешь.

– Так расспросите его хорошенько.

К величайшему удивлению тестя, Хаче ничего не помнил, а то, что говорил неуверенным, сдавленным от волнения голосом, абсолютно не совпадало с истиной.

– Столько лет прошло, – повторял он, видя по лицу тестя, что ошибается. – Разве все упомнишь? 

– Я передам это Гаону, – сказал раввин, выслушав рассказ тестя.

На следующее утро в дом Зельды постучали трое исполнителей раввинского суда. Они забрали с собой гостя, отвели его во двор большой синагоги, привязали к скамье и принялись хлестать плетью. После тридцатого удара самозванец признался.

Он плавал вместе с Хаче на английском клипере, доставлявшем для лондонских гурманов свежий цейлонский чай. Они подружились. Их судьбы были похожи – еврейские мальчики из Литвы, мечтавшие о дальних морях и дальних странах. Оба сбежали из дому, только самозванец ушел еще мальчиком, после смерти нищих родителей, а Хаче оставил жену, двух детей, дом, богатого тестя.  Жену он не любил и не собирался возвращаться в Вильно. 

Самозванец устал от бродячей моряцкой жизни, ему хотелось покоя и семейного уюта. Рассказы Хаче о доме волновали и будоражили его воображение, и он невольно сводил все разговоры к этой теме. Во время долгих ночных вахт или когда штиль запаивал клипер в неподвижное море, они сидели, прислоняясь спинами к высокому борту судна, и часами вспоминали. Вернее, вспоминал Хаче, самозванцу не хотелось даже в мыслях возвращаться в холодную хибару, где он провел голодное детство, снова переживать смерть отца, а затем матери, отчаянные взгляды младших сестер. Нет, нет, нет! В рассказах Хаче он искал утешения, переносясь мыслями в уютный дом товарища, он мечтал, что когда-нибудь и для него отыщется теплый уголок, любящая жена, дети.

Они проплавали вместе почти три года, пока Хаче не заразился в Бомбее холерой, и он умер, когда клипер огибал Мадагаскар. Его зашили в холстину, привязали к ногам пушечное ядро и выбросили за борт. Самозванец сказал кадиш и долго смотрел на то место на переливающейся глади моря, где с бульканьем скрылось тело друга. 

Следующей ночью, слушая, как ветер ровно свистит в вантах, он вспоминал умершего товарища, его недолгую жизнь, соображал, что написать семье. Он представлял, как заплачет мать Хаче, как нахмурится его отец, как расцветет освободившаяся, наконец, Зельда.

 Ах, Зельда! Он любил ее заочно, по описаниям Хаче. Долгое одиночество на кораблях разжигает мужскую страсть, а короткие визиты к портовым утешительницам не могут погасить огонь, неутомимо пылающий в чреслах. Рассказы о ласках Зельды дразнили и будоражили, он потихоньку выспросил у Хаче множество подробностей и не раз представлял себя на месте своего товарища, возвращающимся после долгой разлуки в родной дом.

Мысль выдать себя за Хаче пришла ему в голову на рассвете. Он бесконечно взвешивал ее, так и этак оценивал возможность разоблачения и, в конце концов, пришел к выводу, что ему ничто не угрожает. Рассказы Хаче запечатлелись в его памяти, словно выгравированные, а внешность ….. за пятнадцать лет человек мог совершенно измениться. По возвращении в Лондон самозванец взял расчет и отправился в Вильно.

Виленский бейс-дин, рассмотрев все обстоятельства дела, решил, что полученные тридцать ударов вполне достаточное наказание за совершенный проступок и приказал самозванцу покинуть город.

– Но как Гаон догадался, о чем нужно спрашивать? – удивлялись виленчане. – Не иначе как с Небес подсказали ему, на что обратить внимание.

Слухи дошли до Гаона. Желая положить конец толкам и пересудам, он пригласил к себе председателя раввинского суда.

– Ангелы тут не при чем. Если немного вдуматься в ситуацию, то все сразу становится на свои места. Мысль выдать себя за другого, чтобы завладеть его имуществом и женой, могла прийти в голову только порочному человеку. А порочный человек сосредоточен на приземленных вопросах. Он думает о деньгах, о вещах в доме, о том, как выглядит женщина. Святость и все, с ней связанное, лежит вне его интересов. Поэтому, выспрашивая у Хаче подробности, ему даже в голову не пришло задать вопросы о синагоге, молитвах, кидуше и недельной главе Торы.

 

https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1831122943659035&id=100002840417002



__________________
Всем Шалом и Здравствуйте! Извините за опечатки. Печатаю с тел. С уважением.
"не приведи нас не к испытанию, ни к позору". Помни о своем злом языке!
Скрытый текст
Страница 1 из 1  sorted by
 
Быстрый ответ

Пожалуйста, авторизуйтесь для быстрого ответа на сообщение.

Tweet this page Post to Digg Post to Del.icio.us


Create your own FREE Forum
Report Abuse
Powered by ActiveBoard