Еврейский форум "ЕФ". Иудаизм и евреи

Исполняя заветы р. Gedalia Spinadel.
Восточная поэма.
Это было в те времена, когда лев был падишахом, тигр везирем, волк тысячником, а лиса ясаулом. Жил-был...
Нет, не стану я вам рассказывать сказку сегодня, расскажу быль. Много историй помнит наш народ, много поэм было сложено им. Но эту историю, когда-то переложенную в сладкозвучные бейты, чтят особо, наверное, потому что много боли и слез, и любви, и веры в нее вложил ее автор по имени Бухарско-еврейская История. 
Мехмон-хона, то есть гостиная, мулло Шоира была заполнена до отказа. Низенький стол-шулхон был уставлен сухофруктами, сдобными лепешками и орешками, по пиалам разлит душистый зеленый чай, а вокруг сидела молодежь, составлявшая диван - собрание - старого поэта. Собственно его прозвище, Шоир, и значит "поэт". Парни от пятнадцати и до тридцати лет после дневных трудов два раза в неделю приходили к своему учителю, пели свои стихи и слушали чужие. Дутар ходил по кругу, чай не успевал остывать, смех и слезы были высшей наградой. Мальчишки были из самых разных семей, шестнадцатилетний Довид, сын раввина, сам умница, посвящавший изучению Торы почти все свое время, двадцатилетний Юшуо, молодой мясник с красным лицом и богатырскими руками, Натаниэль, семнадцатилетний носильщик на базаре, которого чаще звали по-таджикски Худойдод, Шолум, которого соседи называли Салом, талантливый купец, уже вдвое увеличивший немалый капитал своего отца, а не так давно ставший помощником эмирского казначея.
- Передайте дутар Натаниэлю, - мулло Шоир сделал жест рукой и инструмент перешел к парнишке, - Ну, Худойдод, спой нам новую песню.
- Спасибо, учитель, - произнес паренек, прикладывая руку к груди. Он настроил дутар и запел:

Кап, весенний сладкий дождь,
Словно слезки с глаз любимой, 
Каждый миг, прошедший мимо
Без тебя, на век похож.
Жду, когда же ты придёшь,
Истомился в ожиданьи,
В нетерпеньи и страданьи...
Кап, весенний сладкий дождь.

Юшуо запил кусочек халвы чаем и расплылся в улыбке:
- Эге, да никак наш Натаниэль влюбился! Неужели в собственную жену?
- Не смейся, мальшишка! - сурово осадил его мулло Шоир и с мягкой улыбкой добавил, - наш Худойдод полюбил саму Любовь.
Разошлись еще не скоро, Натаниэль все оставшееся время был как-то задумчив и не особенно обращал внимания на разговор. Он все думал над словами учителя и не понимал, как можно любить саму Любовь. Что имел в виду старый поэт? Конечно он любил свою жену, да и как можно не любить эту смешливую девочку, на которой он был женат уже четыре года, с которой он вырос и которая была ему роднее сестры? Их поженили, когда ему было тринадцать, а ей двенадцать. После эпидемии лихорадки из его семьи остались лишь он, отец и бабушка, болезнь забрала маму и четверых братьев. В семье его невесты мор унес всех мужчин и мать осталась одна с тремя дочерьми. Тогда родители и сговорились поженить Натаниэля и Рохель, чтобы матери невесты не нужно было содержать лишний рот, чтобы дочь росла в семье свекра и его мамы, Мафрат-биби, стала в новой семье вместо дочери, привыкла к обычаям этого дома, а ее маленький муж вырос вместе с ней и привык к ней относиться не как к чужачке, а как к родной сестре. Ну а настоящими супругами они станут, когда вырастут. Отец умер когда Худойдоду исполнилось пятнадцать. Ему пришлось повзрослеть, взять на себя заботы о пропитании семьи. Но его взросление никак не отразилось на отношении к жене, здесь они оба были еще детьми. И вот сегодня он услышал от мулло Шоира слова, которые что-то затронули в его душе, что-то всколыхнули. Стихи о любви он начал писать в какой-то тревоге, хотя тему выбрал только потому, что поэтам свойственно писать о любви. В таком настроении он вернулся домой. Бабушка Мафрат уже спала. Рохель подмела двор и поливала его, чтобы наполнить ночь прохладой. Внезапно захлопнувшаяся дверь испугала ее и она споткнулась о ведро, из которого черпала воду, бедняжка упала и тут же рассмеялась над своей неуклюжестью. Попробовала встать, но оказалось, что ушибла ножку и охнув снова опустилась на землю. Худойдод тут же подскочил к ней, извиняясь за то, что напугал ее, хотел было помочь ей подняться, но передумал и подхватив ее на руки, отнес в дом, чтобы посмотреть на свету, что же произошло. Он уложил ее на постель и поднес свечу, рассматривая босую ножку. Потом перевел взгляд на ее глаза, в которых застыли, не желая выкатываться, слезки. И утонул в этих глазах.
Дрожащим голосом он спросил:
- Тебе все еще больно?
- Уже нет, - таким же дрожащим голосом ответила ему Рохель.
В эту ночь они стали настоящими мужем и женой. 
Утром Худойдод продрал глаза и понял, что проспал. Скоро рассвет, наверняка в Канесои Калон, Большой Синагоге, уже начали читать молитву. Правда опоздал он ненадолго, шахарит только начался. Рядом с ним сидели его друзья, все было как обычно, кроме чувств, которые переполняли его, ему хотелось петь и когда учитель пригласил его вести молитву, то весь его восторг выплеснулся и сменился упоением молитвы. Никогда еще Натаниэль не молился с такой самоотдачей и любовью. И это не осталось незамеченным, в минутном перерыве, когда габай стал называть имена тех, кто будет выходить к Торе, Шолум шепнул Довиду: "А ведь мулло Шоир был прав, наш соловей полюбил саму Любовь". 
После молитвы стали расходиться по своим делам. Худойдод побежал на базар, чтобы таскать мешки, Шолум, чтобы предстать пред лицом самого эмира. 
Дворец эмира. Как долго туда стремился молодой купец. Его, выходца из Кабула, чужака, принял и взял к себе на службу сам повелитель Бухары, светлейший правитель. Шолум думал о том, чего он добился в жизни, проходя мимо стражи, ворота, в зал эмирского дивана, то есть собрания везирей. Встав по левую руку от своего благодетеля, казначея Бухары, Шолум замер в почтительном ожидании монарха. Тот не заставил себя долго ждать. Эмир был человеком очень пунктуальным, он мог сурово наказать своих министров за опоздание, но и сам никогда не опаздывал. Когда государь вошел, в горле молодого еврейского купца перехватило дыхание. Шутка ли, он, единственный из немусульман, допущен к столь высокой должности, даже не будучи формально подданным эмира. Сегодня ему поручено сделать доклад о том, как увеличить поступления в казну и владыка сможет оценить его старания. И если оценит по достоинству, это может закончиться... Шолум боялся предположить, чем это может закончиться. Его план был действительно недурен. И очень необычен. Он предполагал снижение, а не повышение налогов. Если сделать ставку налога на транзитные грузы ниже, чем у соседей, то купцам будет выгодней везти товары из Китая и Индии через Бухару, и поток серебра потечет в казну за счет увеличения оборота. Точные цифры, конечно пока неизвестны, но приблизительные расчеты он сделал, имея на руках данные от своих друзей-купцов, и рассчеты эти выглядят весьма многообещающими. Эмир выслушал доклад и приказал Салому остаться после того, как остальные везири закончат свои доклады. Хороший знак, значит государь оценил его идею и захотел разобраться с ней поближе в "малом диване", в который входили только самые близкие к нему министры. Так и произошло. Проект был разобран и одобрен. Более того, еврей Салом был назначен министром для исполнения задуманного. Шолум был вне себя от счастья, склонившись поцеловать руку повелителя. 
- Есть одно препятствие, но мы его легко устраним, - сказал, улыбаясь в бороду, эмир, - ты должен принять наше подданство. 
Новоиспеченный министр склонился в низком поклоне
- Сочту за счастье быть подданным великого эмира! - ответил он, чуть задыхаясь от волнения. 
- По законам нашего государства, кафир не может просить нашего покровительства, но и это легко устранимо, ты выйдешь к соборной мечети и трижды произнесешь шахаду "нет Б-га, кроме Аллаха и Мухамад посланник Его". 
Шолум застыл, он вдруг понял, что это не предложение, от которого можно отказаться даже ценой должности, это приказ, отказ от выполнения которого означает казнь. 
- Я вижу, ты рад принять истинную веру, - насмешливо произнес эмир и, поморщившись, жестом показал, что аудиенция закончена. 
Так Шолум стал чала. Дословно это значит "недоделанный", "ни то, ни сё". Этим словом называют евреев, принявших ислам. Их не считают своими ни мусульмане, ни евреи. Они жили в своей слободе и мало касались внешнего мира. Некоторые из них ненавидели еврейство, пытаясь защититься от взглядов тех, кто остался верен религии отцов, или же желая доказать свою верность новой своей религии. Некоторые в тайне продолжали соблюдать заповеди Торы, даже собирая тайные миньяны у себя дома, наглуха закрывая ворота в дом, прячась за высокими дувалами. Так поступал и Шолум, или Салом, как его теперь звали почти все. Он думал убежать на родину, в Кабул, чтобы вернуться к еврейству, но туда бы быстро дошли вести о том, что он принял ислам и отказался от него, а за это полагается смерть. Можно было подумать о побеге в Индию или в Святую Землю, но это означало бы потерю всего состояния, жизнь на чужбине в нищете. И новоиспеченный эмирский везирь откладывал решение на потом. Он лишился старых друзей, поскольку боялся даже появляться в еврейской махалле, ведь тогда его могли заподозрить в симпатиях к иудаизму, а евреи никогда не появлялись в махаллои чала. 
Среди евреев Бухары переход собрата в ислам наделал много шума, хотя ничего уж очень необычного не случилось. Время от времени такое случалось. Кто-то громогласно осуждал, кто-то переживал. Переживали о потере еврея, о потере одного из главных благотворителей, переживала семья жены - единственные родственники Шолума в Бухаре. Больше всех переживали друзья, среди них, наверное больше всего Натаниэль. 
Прошло полгода, новые заботы отодвинули отступничество молодого везиря на задворки памяти. Худойдод по-прежнему бегал каждое утро на базар таскать чужие грузы за пару монет. Главное изменение для него было с другой стороны. Живот Рохель округлился и Мафрат-биби осмотрев ее торжественно объявила растерянному мужу о том, что он скоро станет отцом. Старушка обняла внука, который был уже на голову выше ее, правда в четыре раза тоньше. 
- Теперь тебе, бачи-биби, придется больше работать и меньше ходить к друзьям, скоро у нас будет малыш, а его нужно кормить.
На самом деле, с друзьями Худойдод встречался все реже, в основном в шаббат в канесо, и на четвертой трапезе, на исходе шаббата. Ему все время хотелось быть с любимой, каждую свободную минуту. Все его стихи теперь были посвящены только ей. Каждый день, после работы, по дороге домой Натаниэль теперь спешил домой, по дороге залезая на тутовник, набрать полную тюбетейку сладких ягод, которые так любит его кареглазое солнышко. Молодость может многое, с утра до ночи таскать тюки, распевая при этом газели, посвященные возлюбленной, а потом бежать в припрыжку к ней, чтобы провести со своей красавицей как можно больше времени. Не спать полночи, а утром после молитвы снова бегом отправляться на базар. И при всем при этом петь, шутить, смеяться. Улыбка вообще не сходила с его губ, видимо за это его и любили. А любили его, наверное, все, кто его знал. Друзья, родные, базарный старшина, торговцы, клиенты, даже плешивый стражник, чья кожа была обезображена пятнами из-за болезни "пес", то есть витилиго. От этого он сторонился людей, был постоянно хмур, но при виде Худойдода расплывался в улыбке. 
Наступило очередное утро и Натаниэль, поцеловав жену, схватив сумку с сисит и тфилином, побежал на молитву. Молился он горячо и страстно. Его любовь к Б-гу как-то преобразовалась с тех пор, как он влюбился в собственную жену. А теперь, когда у него вот-вот должен был родиться ребенок, отношение к Творцу стало и вовсе напоминать обожание Любимого. Ведь Он, Г-сподь, сегодня стал для Натаниэля не Повелителем Вселенной, но Тем, кто помимо него самого и его жены участвовал в зачатии новой жизни. Почти что третим супругом. Он осознавал, что слова эти звучат почти кощунством и никогда бы не смог их произнести вслух, хотя бы потому, что любые слова солгут и опошлят то, что он ощущал. Только слова чистой молитвы могли выразить его чувства. И каким смыслом наполнялись для него привычные с детства звуки "Шма Йисроэль". "Веахавта эт аШем беколь нафшеха", "и возлюби Г-спода всей душой твоей". 
После молитвы Худойдод бегом отправился на базар. Старшина базара увидав его, тут же подозвал к себе:
- Джони-укеш, братишечка, есть хороший клиент, богатый и товара много и мошна полная. Обещал дать неплохие деньги, есои управишься за час с его товаром. Заработаешь к рождению первенца, давай бегом. 
Два раза говорить не пришлось, молодой носильщик помчался к караван-сараю, где ждал купец. Погрузка арбы заняла немного времени, далее нужно было довезти арбу до базара и разгрузить в лавку тюки с товаром. Привычное дело. Но случилась неприятность. На узкой кривой улочке, одной из тех, о которых говорят, что их проложили так, как ишак шел, им встретилась идущая навстречу другая арба. И, пытаясь разминуться, Худойдод дал заднего хода, в результате один, самый верхний, тюк свалился на землю. Носильщик тут же подхватил его, но купчина уже заметил и начал кричать, поливая работника отборной бранью.
- Паршивый джугут! Ты мне так перепортишь весь товар, да один этот тюк стоит дороже, чем все жиды в Бухаре вместе взятые. Говорили мне, не связываться с кафирами, у которых нет Б-га!
Дело было уже почти совсем рядом с базаром, поэтому на крики собралась любопытная толпа зевак, для которых ругань между ближними всегда была любимым развлечением. Худойдод попытался смягчить разъяренного купца, разрядить обстановку.
- Э, зачем господин гневается, я уже поднял тюк, никакого ущерба ему не было. 
- Заткнись кафир, - взъярился купец, - знаю я вас, безбожников, соврете не дорого возьмете, не разбил, так извозил по грязной земле!
- Не ругайтесь, - Натаниэль попытался улыбнуться, - все чисто. И зря Вы называете меня безбожником, я верю в Творца, так же, как и Вы. 
Купец тут же прекратил ругань. Вместо этого он схватил носильщика за халат и заорал:
- Ну-ка повтори, что ты сказал!
Худойдод опешил, решив, что наниматель разозлился, не раслышав и подумав, что он сказал какую-то грубость, поэтому повторил четко и громко:
- Я только сказал господину, что верю в того же Творца Вселенной, что и господин...
- Слушайте, мусульмане! - победно произнес купец, - Этот еврей только что принял ислам! Он заявил, что верит в Аллаха так же, как и я, клянусь бородою моего отца, я правоверный мусульманин и верю в Аллаха так, как велит ислам!
Толпа на мгновение замолчала, потом пошел какой-то гул. Натаниэль растерялся. Почва стала уходить из-под ног, он попытался перевести все в шутку, но толпа стала гудеть все громче. Тогда он заорал не своим голосом: "Я не мусульманин, я еврей"! Его схватили сразу несколько пар рук. Куда его потащили, он не сразу понял. Все поплыло перед глазами. Очнулся он уже в зиндане, над ним была решетка, рядом с которой он увидел сидящего стражника. Все казалось дурным сном. Но это, увы, был не сон. Все было наяву и слишком серьзно. 
Весть об аресте Натаниэля разнеслась по городу моментально и со всеми подробностями. Вечером того же дня все его друзья собрались у мулло Шоира. Там были все, кроме Шолума. Обсуждали сколько нужно набрать денег на взятку судье, ведь судить будет ни кто-нибудь, а Кади Калон, верховный судья. Вдруг в дверь постучали, мулло Шоир жестом показал Довиду, чтобы тот посмотрел, кто стучится. Довид отворил дверь во двор и замер в удивлении. На пороге стояла женщина-мусульманка в паранже. Она не стала ждать приглашения войти, быстро переступила порог и рывком захлопнула дверь. Затем скинула паранжу и Довид увидел бородатое лицо Шолума.
- Ничего не говори, - шепотом сказал визирь, - отведи меня к учителю. Есть серьезный разговор. 
В доме, когда прошло замешательство, вызванное приходом чала, началось обсуждение того, что можно сделать. Шолум взял на себя и расходы и переговоры с кади. Он легко убедил остальных, что их грошами не подкупить судью, да и говорить он с ними не станет. На крайний случай оставался план побега. Можно было еще попробовать подкупить стражу.
На том и согласились. 
Той же ночью Салом сидел в доме Кади Калона. 
- Я к Вам с пустяковой просьбой, - после обязательных приветствий, разговоров о семье и службе, сказал визирь.
- Вы же знаете, дорогой, для Вас все, что в моих скромных силах, - широко улыбнулся судья.
- В зиндане сидит один еврей, Худойдод, мальчишка совсем, по глупейшему обвинению.
Лицо судьи стало серьезным. Он поставил пиалу в на скатерть и сделал долгую паузу.
- Дорогой Салом, - наконец заговорил он, - к моему великому сожалению, я ничего не смогу сделать. К несчастью, дело дошло до нашего солнцеподобного. 
- Уважаемый Мансур, - попытался вставить Шолум, - я ведь в долгу не останусь...
Визирь вытащил из-под халата кошель.
- Здесь ровно тысяча динаров. И это только задаток, - продолжил он, думая, что кади набивает цену.
- Вы не поняли, я не возьму Вашего подарка, не взял бы его и если бы смог помочь. Вы знаете нашего эмира. Он жаждет быть гази, воином ислама. Если до него донесли, что можно сделать из кафира мусульманина, он вцепится в эту возможность. И не нам с Вами стоять между тигром и его добычей. Я понимаю, что у Вас есть сентиментальные чувства к бывшему единоверцу, но на Вашем месте, я бы не давал повода исламопобедному владыке усомниться в искренности принятия Вами истиной веры. Я думаю, что после меня Вы хотите пойти к начальнику тюремной стражи, чтобы попытаться устроить побег. Не рискуйте, по моим сведениям, Ваши недоброжелатели готовы ему заплатить, чтобы он донес на Вас эмиру.
- Благодарю, Вас, Мансур-ака, Вы воистину видите на семь аршинов сквозь землю, недаром Вы считаетесь мудрейшим судьей от Шама до Индии. Подарок все же примите, просто в знак нашей дружбы, как награду за Вашу науку. И подскажите мне, что же сделать? Вы правы, этот мальчик мне близок, хотя и не родня, он был моим другом, еще больше я ценю его стихи, Вы ведь знаете, я люблю поэзию, а мальчишка обещает вырасти в нового Хафиза. 
- Все что я Вам могу посоветовать, так это убедить его принять ислам, пусть для виду, не будем лицемерно строить из себя излишне благочестивых. А потом отправьте его в хадж, где он благополучно потеряется по дороге. Я дам Вам пропуск в тюрьму, это легко объяснить тем, что Вы сами прошли путь к истине пророчества Мухаммада, кому как не Вам проповедовать своим единоплеменникам?
Салом рассыпался в благодарностях. Ужин продлился допоздна, много говорили о разных делах, рассказывали анекдоты, в общем все как ведется. Наутро визирь решил идти в тюрьму, уговаривать Натаниэля согласиться с планом судьи.
Утром Шолум чуть свет поднялся и, после тайной молитвы по еврейскому обряду, помчался к тюрьме, захватив с собой какую-то еду для узника. Худойдод принял его с радостью, его лицо просто сияло при виде лица старого друга.
- Здравствуй, Шолум-ака, ты не представляешь себе, как я счастлив.
- Хотел бы я, братишка, чтобы ты был счастлив, но, увы, я принес дурные вести.
- Меня казнят? Жаль... но я все равно счастлив, ты здесь, а значит ты все еще любишь и меня, и Его.
Визирь стал бледнеть. Он уселся на пол, устланный подгнившей соломой и, сильно понизив голос, ответил:
- Выслушай меня, братишка души моей, джони-укеш. Только не перебивай пока я не закончу. 
- Конечно, - произнес Натаниэль и улыбнулся, - ну вот, я тебя перебил. Больше не стану, постараюсь.
- Твое дело дошло до ушей эмира. Что это означает, догадайся сам. Есть только один способ тебя спасти. Ты произнесешь шахаду, признаешь себя мусульманином и переселишься ко мне в дом. Через полгода, в крайнем случае через год, я дам взяток и денег тебе на дорогу. Мы объявим, что ты едешь в хадж, доедешь до Кабула, а там потеряешься и направишься в Индию, у меня есть там друзья, они тебя примут. Твоя Рохель к этому времени уже давно родит и вы все втроем спокойно доберетесь до безопасных мест и вернетесь в еврейство. Помнишь, мы учили послания Рамбама с Довидом? Он допускает такой возврат, дело касается жизни.
- Спасибо, ты конечно все замечательно придумал, - ответил Худойдод, - и Рамбам правда допускает такой возврат. Только любовь не допускает такой уход. Помнишь как сказал риби Акива? 
Любовь, пойми, она всего дороже
Сумей любить и с содранною кожей,
Люби всем сердцем, достоянием, душой,
И когда душу вынимают, тоже. 
Долго пытался уговаривать Шолум, но встречал все ту же улыбку и отказ. Каждый день до суда, всю бесконечную неделю, приходил к Натаниэлю друг, но Худойдод был непреклонен в своем решении. 
Наступил день суда. Молодой визирь был единственным евреем, допущенным к слушанию, не пустили даже жену и бабушку. Как и предполагалось, Кади Калон вынес смертный приговор. Как и предполагалось, исполнение приговора было назначено на следующий день, давая осужденному последний шанс принять ислам и тем самым спасти себе жизнь. В последнюю ночь под предлогом проповеди пришел Шолум. Они обнялись, чала расплакался, а узник его утешал. Перед прощанием Натаниэль протянул другу оторванный кусок своей рубахи, на котором глиной был написан стих. Еврейскими буквами на бухарско-еврейском языке. Ломающие привычные размер и строфу строки
Даже когда я уйду
Все равно я останусь с тобой,
Иж зимою во льду,
И в весеннем саду,
Я прольюсь на тебя дождевою водой.
Буду ветром тебя целовать, 
И туманом тебя обниму,
Шумом листьев на ухо шептать,
Что тебя не отдам никому...
- Передай это Рохель.
Утром Худойдода вывели на площадь и влили в рот расплавленный свинец. Последнее, что от него услышали, были слова на чужом для палача, судьи и зевак языке, из которых они поняли одно слово, похожее на знакомое "Исраил".
Прошло полгода, визирь Салом уведомил повелителя Бухары, что намерен исполнить один из столпов ислама, совершить хадж в Мекку и обзавестись зеленой чалмой ходжи. Эмир милостиво разрешил, поскольку соглядатаи доложили ему, что Салом не распродавал имущества, и, значит, намерен вернуться. Из ворот Бухары выехала крытая арба, в которой сидели Шолум, его жена и два сына. У границы ханства их встретила другая арба, в ней оказалось еще твое евреев, решивших покинуть покровительство солнцеподобного эмира, это были Мафрат-биби, Рохель и ее маленькая дочь, Ривка бат Натаниэль.